Калитка опять открылась. На дорогу вышли двое: старый привратник, которого вор уже видел, и за ним, волоча ноги, зевая, потягиваясь, – второй слуга, помоложе, заспанный и помятый, с китайским расписным кувшинчиком в руках.
– А теперь ей понадобились свежие финики! – брюзгливо сказал старик, вытряхивая на ладонь из тыквенной табачницы изрядную щепоть наса – едкого, дурманящего зелья, составленного из табака, извести и еще каких-то снадобий. – Иди, говорит, достань где хочешь! – Он открыл рот и ловким броском, хлопнув себя ладонью по губам, заложил нас глубоко под язык. – Шайтан ее задери вместе с финиками; где я должен их разыскивать? – Теперь он говорил, как параличный, одними губами, без помощи языка, занятого прижиманием наса к нижнему нёбу.
– А меня послала за индийским шербетом, – сонным, гнусавым голосом отозвался слуга помоложе, протирая кулаком запухшие глаза. – Уснуть не дают человеку!
Старик, прицелившись в шмеля на ветке, длинно и смачно сплюнул зеленой слюной, но промахнулся: шмель улетел.
– Знаешь что, – предложил старик, – посидим лучше в какой-нибудь чайхане, а потом порознь вернемся домой и скажем, что не нашли.
– Ты посидишь, а я усну часочек! – обрадовался второй.
С тем они оба и удалились.
Не успел еще вор толком обдумать их речи, как снова калитка открылась и на дорогу выпорхнули две молоденькие служанки с откинутыми чадрами. Они выпорхнули, словно птички из клетки, и сразу начали вертеться, прихорашиваться и щебетать, стрекотать с непостижимой быстротой, как будто в их маленьких коралловых ротиках было за жемчужными зубками не по одному языку, а по целому десятку! Вор хотя и морщился брезгливо, но слушал.
– Она просто с ума сошла! – щебетала первая. – Она меня посылает в Кизыл-слободу к своей вышивальщице! Подумаешь, нельзя подождать до завтра, когда вышивальщица сама придет!
– А меня – на Арабскую площадь, к своей кружевнице, – застрекотала вторая. – Зачем, не пойму, ей понадобились так безотлагательно кружева?
– Как зачем? Разве ты забыла о сиятельном Камильбеке?
Обе фыркнули, потом звонко, на весь переулок, захохотали, блестя молодыми глазами.
– А по-моему, никуда нам не надо и ходить, – рассудительно сказала первая служанка. – Здесь неподалеку живет моя тетя – идем к ней в гости. Поболтаем часок-другой, а хозяйке скажем потом что-нибудь. Пусть посидит одна.
– Пусть поскучает!
Одна! Это слово прожгло одноглазого вора, как искрой, – от макушки до пяток! Одна!.. Если бы удалось как-нибудь выманить ее из дома!
Голоса служанок затихли в отдалении.
И вдруг… Вор затаился.
Калитка опять открылась.
Да, это был для вора день удач! Из калитки вышла хозяйка, Арзи-биби.
Вор боялся пошевелиться, боялся вздохнуть. Неужели оно сбылось – его затаенное, трепетное желание?
Арзи-биби осмотрелась. Вора не заметила. Опустив плотную чадру, полностью скрывавшую лицо, заперла калитку на замок и быстрыми шагами, слегка раскачивая полные бедра, пошла по дороге, в сторону базара.
Вор, приподнявшись на локте, излил ей вслед желтое пламя своего единственного глаза.
Время пришло! Дорога безлюдна, дом пуст. Великий аллах, всемогущий и милостивый, воистину тебе мы поклоняемся и молим тебя о помощи, – вперед!.. Длинными стелющимися прыжками вор устремился к забору. О пророк Магомет, о прибежище веры – вперед!.. Секунда, и вор был уже на заборе. Еще секунда, и он был во дворе. Он прислушался. Ни шума, ни крика. Никто не заметил.
Все окна дома и дверь по обычаю того времени выходили во двор. Окна были прикрыты ставнями, запертыми изнутри, на двери висел замок. Но где во всем тогдашнем мире были замки и засовы, способные устоять перед этим искуснейшим вором? Нож, блеснувший в его руке, легко вошел в щель крайней ставни, качнулся вверх, вниз, что-то лязгнуло, щелкнуло, и ставня открылась.
Путь к заветной сумке был свободен!
Вор перешагнул через широкий низкий подоконник, закрыл за собою ставню, но внутренний засов наложил лишь сверху, чтобы в случае бегства легко откинуть его. Потом осмотрелся.
Он попал в михмонхану – комнату для приема гостей. В отдушину под потолком падал прямой сильный луч и ярко, в упор, отражался на задней стене, врезая в нее пестрое узорчатое пятно турецкого ковра. В глубоких стенных нишах высились кипы атласных и шелковых одеял, среднюю маленькую нишу занимал кальян, отделанный серебром.
Вор стремительно обшарил все ниши. Под коврами и одеялами сумки не оказалось. Он бросился к сундукам. Каждому из них отдавал не больше двух минут, успевая за это время отпереть, дорыться до самого дна и снова запереть. Сундуки были набиты бархатом, атласом, парчой, но сумки вор не нашел.
Он метнулся во вторую комнату, в третью… От сундука к сундуку… Опять шелка, опять парча, сафьяны, бархат. Где же сумка?
Еще одна комната. Воздух в ней был густо напоен ароматами мускуса, амбры и розового масла, ниши заставлены кувшинчиками и ларчиками. От множества мелких вещей в комнате было тесно, как в птичьем гнезде; в углу под шелковым балдахином стояла низкая широкая тахта, над нею в полутьме тускло светилось серебряное зеркало.
Вор догадался: комната Арзи-биби. Начал шарить по ларчикам. О радость! В глаза ему блеснуло золото, вспыхнули камни. С первого взгляда он узнал драгоценности бедной вдовы. Он возликовал: какая добыча могла быть праведнее?
На этом бы ему и покончить и уйти, но заманчивое видение сумки неотступно стояло перед его мысленным взором. Он заглянул под тахту, посмотрел за подушками. В углу напротив стоял большой глубины сундук. Может быть, в сундуке? Он даже не заперт… Вор откинул крышку. Ничего; только на дне – рваная перина. Проклятие! Где же искать еще? В дымоходах?.. И он, конечно, облазил бы дымоходы, отстукал стены и все-таки нашел бы заветную сумку, – ведь не превращал же ее меняла, уходя из дому, в бесплотность? Он бы нашел сумку и овладел ею…